Собрание сочинений в пяти томах. Т. 5. Повести - Дмитрий Снегин

В штаб артиллерийского полка Береговой ехал вместе со Стуге.

— Помнишь нашу встречу в крепости? — вдруг спросил Сергей.

— Помню, еще бы.

— Значит — гвардейцы?

— Гвардейцы, Сережа, панфиловцы.

Сблизив коней, они крепко пожали друг другу руки.

У самого штаба полка Сережа тихо проговорил:

— Эх, Цыганка нет... Сегодня напишу ему.

— Ну, как его здоровье?

— Рана оказалась серьезной, но, пишет, скоро вернется. Где только нас найдет?

— Вернется — он везде найдет свой полк.

Обо всем этом Береговой вспомнил теперь, глядя на Сережу Стуге, который несколько минут назад появился в его блиндаже озабоченный, молчаливый. С тех пор как Стуге назначили оперативным помощником начальника штаба полка, друзья встречались чаще.

Стуге по-прежнему энергичен, здоров и силен, однако во всех его движениях появилась несвойственная ему порывистость и даже нервозность. Сережа стал молчаливей и сдержанней, но иногда эта сдержанность все же прорывалась бурной вспышкой гнева или восторга. И никогда уже не разглаживалась глубоко врезанная в лоб складка тревоги и забот.

Сейчас складка особенно резко обозначилась. Невесело и Береговому: давно прошел назначенный час прибытия четвертой батареи, а ее нет... Батарее приказано было прикрыть отход арьергардного батальона через Истринское водохранилище и возвратиться в дивизион. Батальон уже окопался на восточном берегу, а «четверка» пропала. Курганов приказал разыскать, выручить ее...

Береговой и Стуге, увешанные противотанковыми гранатами, отправились во главе крошечного отряда на розыски. По льду Истринского водохранилища летел, пронзительно посвистывая, холодный ветер. Он гнал струи легкого колючего снега по гладкому ледяному насту, и в наступающих сумерках они казались серебряными.

— Здесь они должны были переправляться, — остановился Береговой у пологого ската, который неприметно сливался с кромкой заснеженного льда.

— Следов не видно, — отозвался кто-то из управленцев.

— Откуда они, следы, — раздраженно возразил Стуге и, сбежав на лед, взмахом ноги проделал в снегу борозду. Через какие-то мгновения поземка уничтожила ее бесследно.

Артиллеристы смотрели на противоположный берег, уже темный и едва различимый, ставший теперь опасным, враждебным. Чувство, схожее с упрямым любопытством, безраздельно овладело Береговым.

Он перекинул через голову ремень автомата.

— Пошли!

Неожиданный выстрел заставил его вздрогнуть. Нет, не от внезапности оглушительного выстрела вздрогнул он, — голос пушки родной батареи заставил сердце учащенно забиться. «Четверка!» — мелькнула в голове радостная мысль.

Они побежали по льду туда, где раздался зов «четверки» и где уже прогремела три раза пушка полегче калибром — неприятельская. Внезапно вспыхнули ракеты и выхватили батарею из тьмы; она развернулась на льду, готовая биться до конца. Как близко светили эти проклятые ракеты, но как далеко было бежать до пушек! Береговой чертыхался вслух и, должно быть, кричал о том, что не надо разворачиваться всей батарее, надо уходить с этого хрустящего под ногами ненадежного льда. Грохнет сейчас немец по льду тяжелыми снарядами — и орудия, и лошади, и люди пойдут на дно.

— Макатаев... Соколов! — кричал он задыхаясь, но Стуге опередил его:

— Отставить, на передки... галопом марш!

— Что ты делаешь? — налетел на Макатаева Береговой.

— Танк, товарищ младший лейтенант.

— Вижу, что не корова... На лед он не полезет. Гони... гони! — почти впихнул он Макатаева в седло и побежал к орудию Соколова, яростно бившему по танку. Но не успел Береговой крикнуть: «Огонь отставить», как орудие с громом выбросило красноватую струю пламени, и в тот же миг впереди раздался характерный звук разрывающегося снаряда, на месте разрыва появился сноп огня — загорелся немецкий танк.

Все это запечатлелось в сознании с калейдоскопической быстротой. За кромкой темного леса вспыхнул заревом отблеск. Над артиллеристами пронеслись снаряды, разорвались позади, раскромсав лед.

— На передки... галопом! — дернул за плечо Соколова Береговой и вскочил на лафет орудия.

Шестерка натренированных лошадей помчалась по льду к родному берегу. Ее провожали методические залпы немецкой артиллерии. Когда очередная серия ракет взвилась в воздух, стало видно, как к тому месту, где только что были кони, орудие и люди, бежали немцы.

— Держи правее, правее! — закричал истошным голосом Соколов и спрыгнул с зарядного ящика под самые колеса.

Но предупреждающего голоса командира орудия никто не услышал, а лошади, храпя, попятились на катящееся по инерции орудие, и коренники, подтолкнутые им, в диком порыве шарахнулись в сторону, увлекая за собой уносы. Береговой едва удержался на лафете, и почти под ним возник на секунду черный провал во льду и неподвижная, словно мертвая, вода, отсвечивавшая мелкими искрами...

Уже на берегу, родном и милом, командир дивизиона увидел Стуге, о присутствии которого, кажется, успел забыть.

— Тронулись, — сдерживая дыхание, сказал Береговой, изо всех сил стараясь показать, что происшедшее нисколько не взволновало его. Но Сережа придвинулся к нему вплотную и сдавленным голосом, в котором слышались рыдания, запротестовал:

— Орудие... как же мы без орудия вернемся?

— Не может быть! — И Береговой, чувствуя, что случилось что-то непоправимое, бросился во тьму, туда, где угадывались орудийные упряжки. Он чуть не наткнулся на Забару.

— Говори, что случилось?

Но Забара осторожно, почти нежно, отстранил своего командира и снял шапку. За ним обнажили головы остальные, и Береговой, еще не понимая до конца, что произошло, тоже сорвал с головы ушанку...

Двинулись в мутной ночи, молчаливой, ветреной и тоскливой. Третье орудие с милыми, верными товарищами лежало на дне Истринского водохранилища. Проклятый снаряд разрушил под ними лед; без стонов и крика опустились они в полынью.

— Не надо... не надо, — неловко толкал Берегового плечом Стуге. Но все равно Береговой не мог, не в силах был сдержать кашля, которым хотел обмануть и себя, и Сережу, и огневиков...

Нет, есть такие мгновения в жизни, когда и мужчине не стыдно горько, беззвучно плакать. И пусть слезы обжигают щеки, солеными каплями остывают на губах.

А за спиной все так же стремительно гнал серебряную поземку ветер по ледяному полю и, должно быть, уже сковывал морозец легкой прозрачной броней полынью, мимо которой только что пронесли Берегового на орудийном лафете кони, а где-то на дне полыньи стыли и люди, и кони, и послушный им до этого рокового мгновения орудийный металл.

2

На решение Курганова, может быть, повлияло то, что с гибелью третьего орудия Береговой ожесточился, замкнулся, стал вспыльчивым и раздражительным.

— Так вот, — говорил ему в заключение беседы Курганов, — новый дивизион примите сегодня же. Он вливается в наш полк и будет третьим. В нем нехватка и людей, и материальной части, но со временем все уладится. Главное, сделайте так, чтобы люди дивизиона сразу почувствовали себя равноправными панфиловцами, а это право надо завоевать на деле. Вот и помогите им.

Он смотрел испытующе, и этот взгляд убедил Берегового в том, что его просьбам и возражениям наступил конец.

— Разрешите идти? — козырнул он в знак своей невольной покорности.

— Идите. И потрудитесь сразу поставить себя на место.

Береговой недоуменно остановился. Курганов подошел к нему, взял за ворот гимнастерки.

— Командиры батарей там все капитаны, кадровые, а у вас вот только один квадратик. Маловато для командира дивизиона... Ясно теперь?

— Ясно, товарищ подполковник...

Дивизион Береговой застал в небольшом селении, каких много разбросано в Подмосковье. В штабе его встретили комиссар дивизиона Сергей Иванович Усанов и командиры батарей. Приказ о назначении Берегового им уже был известен, и все они с нескрываемым любопытством оглядывали «новое начальство».

Полчаса беседы, и Береговой отпустил командиров. Знакомство самое официальное и короткое. Попросту говоря, некогда: дивизион занимал боевой порядок, и не до продолжительных встреч было сейчас. Да и скорее, а главное — глубже познаются люди в деле.

Начальником штаба к Береговому в дивизион Курганов назначил Атифа Амировича Нариманбекова. Все движения этого человека были всегда медленны, скупы, но точны. Нариманбеков — азербайджанец. Строен, красив и изящен, как девушка. И глаза у него, как у девушки, темные, широко открытые, с влажной поволокой. Он инженер по приборостроению. Они с Береговым знали друг друга еще с Алма-Аты. В том постоянном напряжении, которое сопутствовало им с первых дней пребывания в полку, Нариманбеков проявил удивительное спокойствие и какую-то приятную ровность в обращении с людьми, и этим нравился Береговому, хотя он часто слышал: и бойцы, и командиры за глаза именовали Нариманбекова не иначе, как «князь Кавказский». Впрочем, в этом прозвище не было ни неприязни, ни насмешки, а скорее чувствовался ласковый юмор, спутник фронтовой дружбы.